Краснухин Константин Алексеевич (1922-2014)

Не знаю, как другим, а мне лично писать о первом дне Великой Отечественной войны гораздо сложнее, чем о её последнем. И дело вовсе не в том, что один отстоит от другого на целых четыре года: 60 лет тому назад, или 64 года — это уже соизмеримые величины. Трудно даже подобрать точное слово для общей характеристики чувств и мыслей, которые владели нами на этих крайних точках великой битвы. Понятно, что речь идет не о содержательной стороне этих чувств и настроений; она ясна: на одном полюсе - непомерная тяжесть внезапно обрушившегося предчувствия огромной опасности и горя, а на другом - безудержное, безграничное ликование.

Вероятно, то, о чем я хочу сказать, можно назвать определенностью, конкретностью чувств, настроений и мыслей первого дня войны. А "реконструировать", восстановить их в памяти в первозданном облике - дело нелёгкое. Это значит - пробиться от себя сегодняшнего к себе давнему, далекому, полузабытому. Для этого необходимо не только проникнуть через толщу времени, но, самое главное, - через позднейшие многолетние напластования характеристик, оценок, определений, понятий, образов, метафор, аллегорий, символов, чувств, переживаний и т.д., т.е. через весь тот поистине огромнейший материал научного, художественного, нравственного, эмоционального, социально-пcихологического характера, в котором отражалось и духовно осваивалось многими поколениями это гигантское историческое явление - Вторая мировая война с её главной и решающей составной - Великой Отечественной войной советского народа.

Сейчас мы знаем о ней всё, или почти всё, по крайней мере всё главное, более или менее значительное. Но 22 июня 1941 года впервые произнесенное и впервые услышанное нами зловещее слово "война!" еще не имело даже той конкретной содержательности, которая появится буквально через несколько дней или недель. Конечно, и сразу же с этим словом ассоциировалось нечто глубоко тревожное, грозное, смертельно опасное; но сама война - эта, которая вот только сегодня, несколько часов тому назад внезапно вспыхнула, взорвалась по всей огромной западной границе, для нас была еще какой-то безликой, не ведомой по своим конкретным характеристикам, по своему звериному, глубоко бесчеловечному, аморальному облику, возведенному в ранг высочайших принципов и непреложных норм Фашистской Германии.

Ещё не были произнесены слова "Великая Отечественная война"; и пусть уже через несколько дней над Родиной, от края до края, набатным призывом пронесётся: "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!" и "Идёт война народная, священная война!", но сегодня - 22 июня 1941 года - мы, полные всепоглощающей тревоги, мучительно силимся представить: "Какой она будет? Что нас ждёт?!".

Многое тогда нам было неведомо о начавшейся смертельной схватке с мощной гитлеровской военной машиной, ринувшейся на нашу страну не просто с целью "воевать", "сражаться" в обычном, "классическом" смысле этих слов, а убивать, умерщвлять и истреблять сам н а р о д, население страны, уничтожать само советское государство.

Всё это будет впереди: и добивание раненых, и "душегубки" на колесах, и Бабий Яр, и душевые в концлагерях с пресловутым газом "Циклон", и безостановочно дымящие крематории лагерей смерти, и специальные ядовитые конфеты для детей, и шахта в Краснодоне, куда сбросят мёртвых и живых "молодогвардейцев" и блок N20 Маутхаузена, где "господа" эсэсовские офицеры "просто так", ради разнообразия, возведут в ранг развлечения стрельбу из пистолетов по толпе заключенных, и абажуры и другие "галантерейные изделия" из человеческое кожи...

Нам ещё предстояло пройти то, что несколько позднее было точно названо, как "наука ненависти" и "наука побеждать".

Я остановился на этих, в общем-то достаточно известных моментах, ещё и потому, что с НИМИ связан один эпизод личного порядка. К началу войны я имел за плечами небольшой, но уже некоторый опыт армейской жизни: шел 8-й месяц моей службы; позади шестимесячная школа младших авиационных специалистов (ШМАС) и я, младший сержант ВВС, в Формирующейся части (693 батальон аэродромного обслуживания) ещё до войны был назначен старшиной караульной роты и комсоргом батальона (ввиду некомплектности, служебные обязанности по прямой специальности практически отсутствовали). Было это в тихом, зелёном городке в Киевском Особом военном округе. Здесь строился крупный военный аэродром. Солнечным утром 22 июня 1941 года, в воскресенье, лучшие спортсмены БАО (я имел несколько разрядов по легкой атлетике) отправились на местный стадион, чтобы принять участие в общегородских соревнованиях. В самый разгар состязаний на стадион прибежал посыльный и передал приказ: "Немедленно возвратиться в расположение части!". Подбегая к воротам проходной, я ещё издали увидел небольшую группу военнослужащих около часового, а за несколько шагов впервые услышал с тревогой произнесенное им слово "война!". Только одно слово! Но почему-то вдруг стало совершенно ясно - с кем война... И хотя Вторая мировая война полыхала уже 2-й год и в любой момент её жертвой могла стать какая-нибудь новая, другая страна, и всего лишь неделю тому назад обнародованное Заявление Советского правительства укрепляло наши мирные иллюзии, - всё произошедшее за эти считанные минуты интуитивно, но безошибочно подсказало: "Это уже наша война с немцами!" (Историческая деталь: поначалу бытовало выражение "с немцами", позднее - "с гитлеровскими захватчиками", "Фашистскими оккупантами" и т.п.).

Меня вызвал замполит батальона и сказал: "Сейчас будет передано по радио Заявление Советского Правительства, после него - митинг. Ты - комсорг батальона, выступишь первым". Кое-какие навыки выступлений, бесед, кратких докладов уже были, но вдруг я почувствовал совершенно необычное затруднение: с одной стороны - непреложный факт, что уже началась и набирает силу величайшая трагедия в судьбе нашего народа, а с другой - у врага ещё нет точных и конкретных, специфических черт и характеристик, как говорится, - нет собственного лица.

Своё выступление я закончил (это - единственная фраза из него, которую до сих пор сохранила память) теми словами великой надежды и гнева, которые уже тогда неизбежно и естественно родились в душе каждого советского патриота: "Эта война для гитлеровской Германии будет последней!".

И ещё одна деталь. Какое-то смутное, но гнетущее удивление, до конца не осознаваемую неудовлетворённость (не буду, опираясь на прошлый опыт, утверждать, что этим чувствам тогда же был дан соответствующий рациональный анализ; но они были) вызвали слова из Заявления Советского правительства о вероломстве гитлеровской клики. Возникло ощущение, что кроме чёткой, объективной политической и моральной оценки свершившегося факта за этими словами таится ещё нечто вроде скрытой обиды за обманутые надежды и расчёты. Источником диссонанса являлось то обстоятельство, что к этому времени из практики нападений фашистской Германии на другие страны уже совершенно ясно было видно, что так называемое "вероломство" есть нечто органически присущее фашизму, империализму вообще. Кроме того, мы уже достаточно были осведомлены об открытых, бесцеремонных заявлениях Гитлера о том, что он подпишет, но, когда ему будет выгодно, порвёт любую "бумагу".

Более ясное понимание всего происходящего история принесёт нам позднее... Остаток дня 22 июня - авральная маскировка и рассредоточение военных объектов и сплошное тревожное, напряжённое ожидание хотя бы малейших вестей о происходящем сейчас в приграничной полосе...

9 мая! Один из самых светлых и радостных дней нашей жизни. Хотя мы никогда не забываем и того, что праздник этот - "со слезами на глазах".

В 1945 году он начался для нашей воинской части... 7мая. Мы находились в это время под Берлином, в пригородном местечке Рангсдорф, где располагалась бывшая крупная германская военно-воздушная база, и, конечно, вначале не знали, что причиной этого явилось событие, произошедшее в Реймсе (Франция), в штабе главы англо-американского командования Д.Эйзенхауэра. Там, 7 мая 1945 года около 3-х часов ночи, без приглашения представителей Верховного главнокомандования советских войск, союзники поторопились в одностороннем порядке подписать протокол о прекращении Германией военных действий. Как известно, англо-американская сторона хотела этим подчеркнуть, что немецко-фашистские войска капитулировали перед ними, а не перед СССР.

По требованию советской стороны этот важнейший исторический факт был оформлен перед Верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции, и на той территории, откуда пришла фашистская агрессия: акт о безоговорочной капитуляции Германии был заново подписан в первые минуты только что начавшегося 9 мая 1945 года в пригороде Берлина Карлсхорсте.

Но к исходу дня 7 мая 1945 года по каналам армейской связи до нас дошли вести об окончании войны. Я не буду описывать всю гамму бурно-счастливых чувств, всю глубину нашего ликования - их понять нетрудно (впрочем, кто не пережил войну лично, в полной мере этого не представит). Расскажу только о том, во что внешне вылился наш неудержимый всплеск восторга.

Где-то, кажется, близ радиостанции, стихийно вспыхнула беспорядочная стрельба. По мере распространения волны радостной вести расширялась и зона импровизированного салюта. Он набирал силу (патронов не жалели!) и вскоре на всем многокилометровом пространстве авиабазы трещали автоматы, сливаясь в сплошной гул, били винтовки, карабины, офицерские пистолеты, взлетали ракеты. С самолётных стоянок в небо (были уже густые сумерки) хлестали косые струи трассирующего огня - это летчики, или механики, забравшись в кабины, ликуя, нажимали на гашетки пулеметов и пушек истребителей. Вскоре на окраине аэродрома несколько раз грохнули зенитные орудия и танковые пушки стоявших по соседству частей.

К счастью, никто не пострадал от этого шального огня. Не обошлось и без курьёза. Мы с начальником (старший техник-лейтенант Егоров B.С.) сначала с недоумением и даже не без тревоги прислушивались к этому огненному шквалу. Позвонили в штаб - там никто не отвечал. Спросили у телефониста на коммутаторе: не знает ли он, - в чем дело? И услышали в ответ испуганное: "Кажется, немецкая часть прорывается из нашего окружения к американцам, а мы оказались на ее пути!" (А такие случаи были, и не раз). "Что будем делать?" - с оттенком нерешительности в тоне и иронической полуулыбкой на лице обратился начальник ко мне. "А что? Оружия у нас полно, гранат пол-ящика, завалим лестничный пролет (мы тогда находились на третьем этаже служебного помещения), - вон сколько здесь немецкой штабной мебели!" - полушутя-полусерьёзно ответил я, т.к. в окружающем грохоте уже улавливалась какая-то ликующая нота. Начальник загнал патрон в патронник и с пистолетом наготове побежал к штабу.

А я быстро перенёс ящик (из-под винтовочных патронов) с более, чем десятком гранат-"лимонок" (Ф-1), на лестничную площадку, ввинтил 3-4 запала и даже разогнул у заряженных гранат "усики" предохранительной чеки. Несколько запалов положил прямо на пол, рядом с ящиком, затем опрокинул на бок какую-то, стоявшую в углу просторной лестничной площадки, тумбочку и сел, пригнувшись так, что почти вся лестница просматривалась до первого этажа. У ног положил свой "штатный" заряженный карабин и несколько обойм к нему, на колени - трофейный "шмайссер", под рукой, - несколько запасных магазинов к автомату. "Парабеллум" из кармана брюк переложил под расстёгнутую гимнастерку (легче выхватывать). Всё это я проделал в стремительном темпе (во много раз быстрее, чем написал эти строки). Напряжённо всматривался в сумрак лестничного пролета, на слух надежды мало - кругом пальба.

Иногда холодок пробегал по спине при мысли о том, что за стеной лестничной площадки начинается длинный коридор, идущий через всё здание. Правда, днём мы предусмотрительно дверные ручки скрутили проволокой, но, например, для гранаты это не преграда. В последние дни войны в Берлине и его окрестностях, было много различных неожиданностей, вплоть до внезапного появления немецких группировок в наших тылах (а то и прямо в расположении войск) из скрытых бункеров, обширных подвалов, подземных переходов.

Нo недолго я занимал свою "сверхвооружённую и укреплённую" позицию. "Последний бой" (надо полагать, к счастью!) не состоялся: начальник возвратился буквально через несколько минут и с блуждающей улыбкой на лице, молча, не отвечая на мой вопрос, словно не слыша ничего - "Володя! Что же происходит!?" - быстро подошёл к окну, толчком руки распахнул его и, выхватив пистолет, начал стрелять вверх. И только после этого, расстреливая обойму, обернулся ко мне и радостно-возбуждённо крикнул: "Победа! Война кончилась! Салют!". Через секунду мой карабин тоже палил в небеса.

Сейчас даже мне самому - "автору и исполнителю" своего бурного и острейшего всплеска победной эйфории - это кажется несколько странным (начинаем забывать себя!), но факт есть факт: "на едином дыхании" я расстрелял около десяти обойм! Остановиться было трудно - словно несла могучая волна. Психологически сказывалось не только невиданное, неслыханное доселе ликование, что наконец-то завершилась долгая, кровавая трагедия родного народа, но, видимо, и непосредственная близость, как тогда говорили, главного "логова расистского зверя" - Берлина. Мы были далеко от Родины, в центре Европы и, не сознавая этого, как бы стремились именно отсюда донести своему народу, через сотни и тысячи километров, грохот нашего победного салюта!

А потом пришло отрезвление: вскоре по всему гарнизону раздались призывы - "Прекратить стрельбу! Нету капитуляции!..."

Мы, конечно, понимали, что война находится, как говорится, при последнем издыхании и поэтому день 8 мая прошёл в хмуром ожидании? скоро ли?! И вот, наконец, утром 9 мая объявляется общее построение частей гарнизона, враг повержен окончательно и полностью, капитуляция подписана! Новая волна непередаваемой незабываемой радости! Местами зазвучали трофейные аккордеоны и патефоны, многие пустились в пляс, взвились хоровые песни. Но, частично "перегорев" накануне, да и по чисто дисциплинарным соображениям (днем, все-таки не то, что ночью), мы, естественно, не повторили буйный огневой салют, сопровождавший первую, самую бурную волну ликования. Стрельба, конечно, была (ещё бы! - после долгих лет такой войны!), но в более "цивилизованной" форме: как правило, это были уже организованные троекратные салютные залпы.

Вскоре началось массовое возвращение советских воинов, счастливых победой и уцелевшей жизнью, к родным очагам. Но большей частью молодежи 1921-1926 гг. рождения предстояла ещё долгая служба. Более двух лет пробыл я на немецкой земле и только весной 1947 г. был демобилизован, отдав армии 6,5 лет.

С 1945 года в наши войска пришли новые заботы и тревоги - началась пресловутая "холодная война" и бывшие англо-американские союзники порою откровенно обнажали свои клыки. Отношения с ними, особенно на линии непосредственного соприкосновения, порой принимали весьма острые формы...

Нe излишне и в наши дни, когда место России в современном мире носит крайне сложный и противоречивый характер, вспомнить одну весьма заметную, по существу стартовую, веху на пути раскручивания гигантского маховика этой новой, "постгитлеровской", атаки на Советский Союз и Мировое социалистическое содружество - так называемую фултонскую речь тогдашнего премьера английского правительства, одного из членов "большой тройки", возглавлявшей союзническую коалицию в борьбе с гитлеровской Германией - Уинстона Черчилля. Антисоветский, антисоциалистический "пламенный" пафос этой речи (осень 1946 г.) перед университетской аудиторией мало кому известного дотоле американского города Фултон, так разительно контрастировал с (уже в какой-то мере ставшим привычным) духом союзнической солидарности ("встреча на Эльбе" и т.п.), что самые ключевые, самые неприкрыто (я бы сказал - оголтело) агрессивные формулировки до сих пор не изгладились в моей памяти. Вот некоторые из этих "перлов": "Каменный век может опуститься на Землю на сверкающих крыльях атомных бомбардировщиков!" (тогда ещё не было межконтинентальных ракет - К.К.)."Спешите (это по поводу расправы с СССР), ибо будет поздно! Время работает не на нас!" (Может быть не всё припомнилось буквально, дословно, но суть, смысл переданы точно).

К сожалению, многие факты международной политики и высказывания политических деятелей некоторых стран не оставляют сомнений в том, что до сих пор "хрустальной мечтой" определенных кругов Запада, которые настойчиво примеряют на себя роль "хозяев Планеты" остается низведение России (независимо от тех, или иных правящих в ней режимов) до обескровленного и обессиленного "географического понятия". Но это, как говорится, уже другая страница глубоко противоречивого этапа всемирной истории, и - увы! - далеко еще "не перевернутая" страница...